- Как Вы оказались в плену?

Это произошло 28 января 1996 года. Мы возвращались из Урус-Мартан после встречи с одним полевым командиром. Мы с отцом Анатолием, настоятелем храма в Грозном, беседовали с этим командиром, желая добиться подвижек в вопросе обмена военнопленными и незаконно захваченными людьми. Как раз в это время были похищены рабочие из Волгодонска, которые осуществляли ремонт грозненской ТЭЦ, ставропольские рабочие, саратовские, ремонтировавшие объекты на территории Чечни. Поэтому мы ездили в Урус-Мартан. В плену мы оказались в результате захвата на дороге, ведущей к Грозному…

- И как долго Вы находились в заложниках?

Я провел в плену 160 дней, почти что 6 месяцев. И естественно, целую гамму чувств, колоссальный диапазон переживаний я испытал. Это очень сложно передать в двух словах.

- Вы были в равных условиях с жителями?

Нет, конечно. Даже по сравнению с охраной и с теми чеченцами, которых они захватили, своих земляков из оппозиции: завгаевцев, кантемировцев, условия нашего содержания были совершенно другими. Для яркости представления: в первый месяц до середины марта нам давали вечером чашку кукурузы - старой, вареной, без соли, без жира, без ничего - раз в день на здорового человека, от которого еще порой требовали какой-то работы: пилить деревья, таскать воду несколько километров.

- Что представляла собой тюрьма?

Сначала это был подвал старой школы. Потом - землянка, бревенчатая и полная вшей огромных размеров, неимоверного количества вшей. Это было страшнее, мне кажется, всяких испытаний. У меня часто возникали аналогии с библейскими какими-то моментами. Очень часто я ловил себя на мысли о том, что мы находимся в предбаннике какого-то ада. Потому что степень физических и духовных страданий была просто запредельной, нереальной, казалась не под силу человеку.

- Что же Вам помогало?

Мне, конечно, помогала моя вера и моя убежденность в том, что все происходит по воле и промыслу Божию. Было очень трагично наблюдать страшные последствия атеистического периода жизни нашего государства, когда люди за 40, а то и за 50, воспитанные при той власти, в той школе, в тех вузах, лишенные напрочь какого-либо духовного, духоносного начала, привыкшие жить в ритме производственного цикла, социалистического соревнования и тому подобных чисто материальных воззрений, оказались перед лицом тяжелейшего испытания, в первую очередь духовного. Люди столкнулись с совершенно необычными трудностями жизни: это физические страдания, унижения, голод (представьте себе, люди худо-бедно зарабатывавшие, евшие каждый день хлеб, мясо, были вдруг напрочь лишены элементарных продуктов питания). Случались дни, когда мы ели траву, сдирали кору с деревьев - и это по три, по четыре дня! То есть мы реально убедились, что значит опухнуть от голода, когда раздавались в неимоверную толщину ноги, опухали лица, заплывали глаза. Перед нами расстреливали людей, два или три раза мы находились под бомбежками, бомбардировками нашей авиации. У меня на глазах разом погибло 6 человек, которые были вместе со мной в лесу под одним деревом 15 марта, когда нас начали перебазировать с одного места на другое. Потрясала невероятность происходящего, я бы даже сказал фантасмагоричность, когда ты реально знаешь, что ты пришел из совершенно другого, спокойного места, и это было буквально вчера, позавчера. Отсчет времени в тюрьме как-то теряется: оно идет или очень быстро и ты не замечаешь его течения, или оно тянется бесконечно, мучительно долго и ты также теряешь ориентацию. И ты знаешь, что если тебя сейчас посадить в машину и увезти, то там все будет по-другому, с точностью до наоборот. То есть там будет нормальное питание, обычные люди, там тебе не будет угрожать ежесекундная угроза смерти, ты не будешь на краю гибели, хотя все случается и в повседневной жизни.

- А что за люди Вас окружали?

Это были, в основном, рабочие и несколько военных, пограничников и контрактников, которых захватили в плен. Если для меня это был четвертый месяц, то для них - восьмой, девятый. Многие из них не выжили, контрактники, по-моему, все были уничтожены…

- Скажите, были эпизоды, когда Вас принуждали к отречению от Христа?

Нет. Было все: допросы, избиения, голод, расстрелы на моих глазах. Из 150 человек в лагере осталось 47 или 42, а остальные по разным причинам погибли - либо от болезни, либо от дистрофии, либо от расстрелов, либо от налетов нашей авиации, либо еще от чего. Несколько человек бежали. Вот один из них, Андрей, которого я крестил, бежал и добежал, я знаю. Недавно он женился, звонил мне из Волгодонска.

- Вы крестили прямо там?

Да, несколько человек в плену я крестил по краткой формуле “страха ради смертного”. Это были трое военных, 2 подполковника и 1 майор, и вот этот парень, Андрей, рабочий из Волгодонска. Все остались в живых, хотя надежды ни у кого не оставалось. Военные были совершенно ослаблены, в ужасном физическом состоянии, но все выжили, слава Богу…

- О чем с Вами говорили на допросах?

Были беседы о вере, были даже какие-то упреки, так сказать, ваша вера не совсем правильная, она не несет ничего хорошего человеку. Были беседы и с теми, кого мы называем фундаменталистами, наемниками, воевавшими на стороне чеченцев, из исламских стран, - они говорили по-русски. Беседовали, так сказать, о разностях наших верований, но справедливости ради надо сказать, что призывов к отречению от Христа не звучало. Конечно, были другие попытки: суть всех допросов заключалась в том, чтобы я возвел какую-то клевету на священноначалие, на Русскую Церковь. Затевался такой пропагандистский трюк: они хотели показать, будто Церковь выступает пособницей имперской политики Москвы. В данном случае, моя реальная задача в Чечне в связи с гуманитарной миссией игнорировалась, и акцентировалось внимание на совершенно неправильно трактуемых вещах, противоречащих всякой логике, - о роли и значении Церкви в жизни нашего общества.

- Как охранники относились к Вам?

Здесь действовала психология человека, имеющего над другим временное превосходство. Психология простая: я - вооружен, а ты - без оружия, я - сытый, ты - голодный, я - сильнее, ты - слабее, я могу тебя сейчас убить и знаю, что никаких последствий для меня не будет, а ты не можешь протестовать. Это чувство временного - все в жизни временно - превосходства, оно видимым образом уродует, калечит человека, и худшие качества вылезают наружу. Я поймал себя на мысли, что среди охраны много каких-то ущербных людей, которые чем-то озлоблены: у кого-то погибли родственники, у кого-то разрушен дом, у кого-то разбита машина, кого-то ограбили, кто-то в силу физических недостатков имеет какой-то комплекс и пытается какое-то несовершенство компенсировать насилием над другим человеком. Вот Кони, русский судебный деятель, очень хорошо в свое время выступал по делу одного уездного начальника, Протопопова. Он точно заметил, что иногда власть просто бросается в голову. Вот почему даже эта мизерная, абсолютно призрачная, иллюзорная власть рядового охранника над пленным, будь то подполковник, священник, начальник участка, прораб, строитель, она, конечно, уродовала многих. А наши страдания усиливались, потому что порой наскоки были очень изощренными и физически, и морально, и духовно.

- Ощущалось ли особое отношение к Вам как к священнику?

Да, но очень по-разному. С одной стороны, некоторые охранники относились наиболее бережно, потому что знали, что они могут получить за меня хороший выкуп или обменять на меня побольше своих товарищей, родственников. Поэтому они были более корректны, хотя и стеснялись проявления своих чувств. Другие издевались - именно потому, что я был священником. Будь я плотником, столяром или газосварщиком, может, я вызывал бы меньше ненависти и раздражения. У третьих был чисто, так сказать, меркантильный подход, типа “я тебе сегодня помогаю, может быть, когда-то ты мне поможешь” и так далее. Сложно передать какое-либо одно определяющее чувство.

Эти отношения с охраной, отношения между заключенными, похожи ли они на те, о которых мы столько читали, на те, что описаны у Солженицына, например?

Да, я думаю, что лагерь, концентрационный лагерь - это неизменно. Страсти, бушующие в нем, страдания, сопровождающие насильственное задержание, они все были и здесь. Те же жуткие, примитивные условия содержания, те же вши, та же антисанитария, отсутствие медикаментов, бесправие полнейшее, голод, холод, да еще это усиливалось бомбежками и абсолютной неопределенностью положения. Мы не ждали конца войны, не ждали ее продолжения, не ждали вообще никакого чуда - я имею в виду большинство. Потому что отсутствие всякой информации ставило просто в тупиковое положение. В этом подвале жизни, в этой ситуации безнадежности, бесперспективности дальнейшей жизни оно ставило многих в тяжелейшее морально-психологическое состояние. И некоторые, я считаю, умерли от страха, от безверия, от отсутствия надежды.

- Как Вы встречали Пасху в плену?

Представьте себе состояние священника, который не может служить не только на Великую пятницу, Великую субботу, но и в праздник праздников - Пасху. А мог ли я подумать за годы семинарской жизни, пастырского служения, что когда-то в день Светлого Воскресения я окажусь без пасхи, без кулича?..

Мы нашли выброшенную на мойку кастрюлю, где месилось тесто для того, чтобы печь хлеб охранникам. Мы собрали остатки этого теста, соскребли со стенок кастрюли - их хватило всего лишь на полкружки. Без дрожжей, без жира, на воде, мы сделали подобие замеса и на костре испекли пасху в этой кружке.

- Вы много говорили об ужасах плена. А вспоминаются ли какие-то проявления положительных качеств у людей?

Честно говоря, очень сложно вспомнить какие-то положительные моменты, бывшие даже в нашей среде, в среде заключенных. Напротив, проявлялись порой самые зверские и низменные качества - скажем, желание любой ценой выжить за счет ближнего. Например, у нас в первый месяц заключения было очень тяжело с водой (да и на втором не легче, отнюдь не легче). У меня был такой пузырек, как из-под валокордина, на два с половиной глотка воды: это значит ведро воды в сутки на 50-60 человек. И вот однажды, когда меня привели после допроса, страшно хотелось пить: видимо, напряжение физических сил, выброс адреналина в кровь были настолько сильными, что все внутри горело. И я попросил, обращаясь сразу ко всем, не даст ли мне кто-нибудь хотя бы глоток или два глотка воды (речь не шла о кружке воды, о банке, о чашке - речь шла о глотках). Один сказал: “Да, я могу тебе дать, я пью мало воды, а ты мне отдай свою пайку”, - то есть вот эту единственную чашку кукурузы, которую давали раз в сутки.

- Но хоть какие-то положительные проявления были?

Честно говоря, сейчас очень трудно вспомнить. По-моему, их было очень и очень мало.

- Что говорили о войне?

Многие прозревали, понимали, что власть опять народ “подставила”, что в условиях так называемой демократии, перестройки, торжества закона, конституционного поля - то есть тех штампов, которые день и ночь мелькают на телевизионных экранах, - мы, люди обычные, простые, по-прежнему бесправны. Нет никаких рычагов, механизмов воздействия на власть. О средствах массовой информации говорят, что они - новая власть, что они очень могут сильно влиять. Да, в скандальном плане могут: кому-то испортить репутацию, организовать заказную статью и так далее. Но если раньше, в партийные времена выступление газеты с критикой того или иного района, области или чиновника становилось ЧП для этого региона: разбиралось на заседаниях обкомов, горкомов, давались ответы, чиновники переживали за свой статус, за последствия, которые могут поступить из центра, - то сегодня на многие критические выступления прессы просто никто не обращает внимания, люди смеются, всячески ерничают по этому поводу. Не знаю, о какой силе прессы говорят. О разрушительной? Да, потоки насилия, все эти фильмы ужасов, не имеющие никакого созидательного начала, показывают день и ночь. Единственное утешение, что иногда крутят наши ретроспективные фильмы 50-60 годов. Смотришь на любимых актеров, видишь чистые лица людей, пусть даже одержимых иллюзорной мечтой коммунизма, бесклассового общества, полного материального достатка, но, тем не менее, более чистых и более искренних, чем современные люди.

- Скажите, отец Филипп, Вы ощущали в заключении какую-то реальную помощь Божию?

Конечно. Я просто убежден и потрясен тем, насколько Господь неотступно находился рядом со мной. Представьте себе: чистый четверг, Великий четверг на Страстной седмице в этой бревенчатой избушке, которая врыта в землю, которую заливает водой, в которой неимоверный холод, неимоверное количество вшей, где страшная стесненность, потому что вместо 30 человек туда втиснули 130, так что три с половиной месяца была возможность только сидеть на нарах размером чуть больше этого дивана, и на них было 12 человек. И вот в чистый четверг утром я подумал: “Господи, близится Пасха”. Все мои личные страдания усиливались еще и тем, что я был лишен возможности находиться у престола, рядом с собратьями-священниками. И я вам скажу, что несколько раз приходилось даже плакать: не от бессилия, нет, не от боли, хотя иногда было и больно, потому что они 12 дней допрашивали нас самым интенсивным образом - сломанные руки и ребра говорят об этом. То есть физическая боль, конечно же, была, но это переживалось так, стиснув зубы, колоссальным напряжением организма. А вот плакать мне приходилось какими-то, я бы сказал, светлыми слезами, слезами радости, хотя, конечно, сквозь тернии. Я подумал о том, что сегодня, в чистый четверг, в то далекое время Христос со своими учениками разделил хлеб, и хлеб стал Телом Христовым, а вино - Кровью Христовой, за нас изливаемой во оставление грехов. И как же сегодня быть не сопричастным этому событию, этой Тайной вечере?

И вдруг я, совершенно не поверив тому, что меня кто-то зовет, по какому-то наитию, совершенно машинально поднялся с места и пошел. Меня звал к себе один из охранников. Совершенно неожиданно он сделал то, на что нельзя было даже надеяться. Он дал мне половину только что испеченной охраной лепешки. Знаете, это нельзя передать словами, потому что вряд ли кто-то из нас испытывал чувство реального голода на протяжении 4, 5, 6 дней в неделю. И вдруг в руках теплая, на жиру испеченная лепешка. И ведь сегодня день Тайной вечери, сегодня устанавливается евхаристическое общение Господа со своим народом. Это меня в какой-то момент буквально приподняло над землей и над этим естественным желанием съесть эту лепешку просто так, не осознав, что произошло. Ведь рядом тоже голодные люди, может, совершенно не думавшие о Господе, даже не знавшие, может быть, о том, что сегодня Великий четверг. Кому-то я рассказывал, а кто-то со мной и не общался, ведь были и такие, кто по вечерам кричал: “Долой церковь, долой попов!” И, конечно, половинки лепешки на семь человек, которые оказались в эту секунду рядом со мной, не хватило, чтобы насытиться, но именно она сыграла колоссальную духовную роль, став неким символом, объединяющей силой между мной и теми, кто был рядом.

Не все из них выжили, не все дожили до освобождения, но я уверен, что те, кто остался в живых, кто вынес всю полноту страданий до самого конца, до момента своего освобождения, будут это помнить всегда. Помнить не сам факт добра этого охранника - что может человек без воли Божией? - не сам акт его добродетели, гуманизма по отношению к нам, потому что невозможно было насытить всех той половинкой. Но помнить ощутимое присутствие Бога рядом с нами и Его всеукрепляющую силу.

- А сейчас Вы общаетесь с Вашими соузниками?

Я получаю письма: весь стол завален письмами, - и от родственников тех, кого нет в живых, и от тех, кто выжил. У многих были проблемы с документами - например, у одного солдата срочной службы, который был в плену, - так что мне пришлось обращаться к главному военному прокурору. Этот солдат, Александр Пахоменко всегда проявлял сочувствие, сострадание, желание кому-то помочь, плечо кому-то подставить, поддерживал немощных. Мне он особенно помог при переходе на новое место: в марте, в слякоть ужасную, когда ноги в разные стороны разъезжались, когда мы, голодные, только что пережившие налет, безликой массой в стремлении к жизни двигались куда-то, неведомо куда, подгоняемые прикладами, пинками.

- Но у кого-то из них что-нибудь в жизни изменилось?

Что изменилось, мне трудно сказать. Многие, волгодонцы особенно, были освобождены только в ноябре, поэтому они еще активно и к жизни не приступили, поскольку лечатся, стараются набрать вес и восстановить физические силы. Но я вспоминаю тот Великий четверг, вспоминаю свои неоднократные беседы со многими, кто был в жутком ожесточении, кто пытался из этого ада, из этого плена вырваться любой ценой, даже за счет близкого человека, друга, товарища. Многие из тех, кто рвался к жизни, кто считал, что это недоразумение, - сейчас оно закончится, и я буду героем, я приду в свою деревню, я пострадал, я претерпел, - они не выжили. Господь тем самым, видимо, остановил их нежелание измениться, их стремление продолжать прежнюю жизнь. Я убежден, что те, кто остался в живых, - это, в большинстве своем, люди, пересмотревшие и нравственные критерии своих поступков, и предыдущую жизнь. Это люди, ставшие ближе к Богу…

Известно, с каким чувством Достоевский воспринял свое помилование, как глубоко он его пережил. А как Вы восприняли свое освобождение?

Вы знаете, одним из испытаний на месте последнего заключения было испытание побега. Мне предлагали бежать люди, которые могли бы это осуществить. Теперь представьте себе ситуацию: обмен катастрофически затруднен, идут ли переговоры, мы не знаем, люди умирают каждый день по два, по три человека, с питанием опять страшно плохо, налеты авиации продолжаются, - то есть весь набор обстоятельств, которые говорят, что надежды на спасение нет. И в этот момент предлагают побег. Заманчиво? Конечно, тем более, что это единственный шанс. Я вспомнил из “Камо грядеши” Сенкевича апостола Петра, который послушал учеников и вышел из Рима, опасаясь мучений. И вот он идет и видит катящийся навстречу шар-солнце и говорит: “Господи, куда Ты идешь?” И слышит ответ: “В Рим, чтобы пострадать: ведь ты уходишь”. Даже если скептически относиться к художественному вымыслу Сенкевича, постановка вопроса о взаимоотношениях человека и Бога абсолютно справедлива. У каждого своя Голгофа, каждый несет свой крест, и каждому этот крест дается по силам. Как же можно бежать? Хотя, анализируя способы и методы осуществления побега, я видел, что есть гарантия успеха. Потом я подумал, что прошлый побег привел к избиению всего лагеря и расстрелам. Значит, кто-то пострадает, если я убегу, - а физическое состояние людей было настолько ослабленным, что несколько ударов дубиной убили бы человека. Мое желание избавиться от страданий будет стоить жизни другим.

- И Вы остались?

Я еще вот о чем подумал. У нас там был один доктор. Он мало, что мог сделать без медикаментов, без перевязочных средств, ведь случались гангрены, дизентерии. Он тоже хотел жить, как и все. Однако если бы ему сказали: “Мы освободим тебя, но эти люди умрут, потому что ты уйдешь и не сможешь им оказать даже элементарную помощь”, - он бы остался. Ведь он врач, и у него уже в плоть и кровь вошло это чувство - помочь. Священник сродни. Я знал, что еще два-три моих слова могут кого-то подвинуть к внутренней перемене, к переоценке ценностей. Бросить людей в моей ситуации - это все равно что врачу бросить больного. Какая цена жизни священника, оставившего людей, пусть даже кричащих ему: “Долой попов, долой Церковь”, пусть даже не несущего за них прямой нравственной ответственности? Эти размышления удержали меня, хотя было мучительно трудно отказываться от возможности вырваться из плена. Я помню последний день пребывания в лагере, очередное, пятое предложение побега… Я собрал все свои силы и сказал: “Господи, что мне делать?” - и снова заплакал, как будто расставался с жизнью, потому что отказ от побега был подобен отказу жить. И когда, казалось бы, в моей душе что-то могло дрогнуть, приходит начальник лагеря и говорит: “Собирайтесь, мы идем в деревню, вас освобождают”.

Для начала приведем вполне приличный видеоматериал на данную тему:

SAS: Survival Secrets — Interrogation resistance

В чем суть данного кина?

Подготовка по противодействию конвенциональным методам ведения допросов

Что это значит? Это значит, что все действия ведутся в рамках соблюдения женевской конвенции, и военнопленный не подвергается пыткам . Понятно дело, что соблюдение таких норм все равно очень относительное. Но, однако же, военнопленный на протяжении своего плена сохраняет целостность организма. Это главное.

В такой ситуации все зависит исключительно от вашей физической и психологической выносливости . То есть пока вы голодный, не пивший и не спавший, твердите «Янки-Чарли-Виски-Шесть-Шесть «, и ничего не случится. Максимум — слегка попинают, не дадут спать пару-тройку дней, вы будете страдать от голода и жажды, но шансы на то, что вы ничего не скажете и вам за это ничего не будет, достаточно высоки.

Конечно, есть некоторые моменты.

Так, например, если вы обладаете реально ценной и важной информацией , то на вас будут пахать. И допрашивать вас будет не «interrogator » — следователь , а «enlister » — вербовщик .

Это специалисты , которые не только умеют задавать каверзные вопросы, но и опытные психологи, которые прекрасно умеют читать язык тела и великолепно сами им пользуются. То есть невербальные сигналы, которые вы будете пытаться генерировать практически в любом состоянии. Так же это будут специалисты в области распознавания лжи. Да-да, знатоки того самого «если вы, отвечая на вопрос, поднимаете глаза вверх — то вы врете, если вниз — говорите правду «. Дело в том, что подобные вещи поставляют информацию только при комплексном рассмотрении. Каждый признак в отдельности практически ничего не стоит. Ну да ладно, не о том речь.

Фактически, в рамках конвенционального допроса вы вообще можете ничего не говорить. И вам за это ничего не будет. Ну может немного попинают, и не дадут пить, жрать и спать. Тяжело, но переживаемо. Особенно это касается ситуаций, когда вы являетесь носителем той самой важной информации . И с каждой минутой ее оперативно-тактическая важность уменьшается.

Это только в кино, зная, что боец попал в плен, его командование говорит: «Он им ничего не скажет! «, и действует по старому плану. В реальной жизни то, что вас взяли в плен — это уже ошибка пленившей стороны . Почему? Да потому, что теперь у них есть максимум сутки на то, чтобы вас «чисто » расколоть и получить данные. Так как за сутки своим уже станет понятно, что боец пропал без вести и скорее всего попал в плен. А значит, все планы надо менять, чисто так, на всякий случай.

Небольшая ремарка по поводу «важности информации»

Даже если вы простой пехотинец, в звании рядового, и пришли в часть месяц назад, вы все равно владеете важной информацией . Просто потому, что вы знаете то, чего может не знать противник (или не знает точно ). Достаточно сдать ФИО командира, и противнику станет известна часть, в которой вы служите. А дальше к делу подключится армейская разведка , и спустя пару часов будет известен боевой потенциал вашей части, связанные подразделения, потенциальная роль ее в действиях войск.

Короче говоря, просто фамилия вашего командира может дать в итоге очень много информации о ситуации в зоне боевых действий .

Поэтому просто молчите. Чтобы было проще, талдычьте всякую хрень, бессмысленный набор букв и цифр например. Самое главное, выберите тот набор, который легко запоминается, и в котором вы не собьетесь. Тогда, если допросы будут продолжаться долго, может произойти ситуация, когда вы находясь в состоянии измененного сознания (а вы в нем будете, не жрамши и не спамши ), просто поверите в то, что вы даете им какую-то осмысленную информацию, а они, тупые скоты ее не воспринимают. Это спровоцирует внутреннее состояние злобы, и соответственно, увеличит вашу эффективность в противодействии допросам .

Как этому научиться осмысленно?

Вопрос сложный. Дело в том, что 95% военнослужащих не проходят подготовку по противодействию допросам . Просто по той причине, что подготовка к конвенциональным методам ведения допросов сводится к тому, что «Несите пургу, все равно ничего вам за это не будет… «

Все остальное зависит от личностных физических и психологических параметров человека, и его личной замотивированности. Те же рассказы про «спецназ » и их устойчивость на допросах базируются именно на замотивированности бойцов, на сохранение информации о своей группе/подразделении в тайне, и качественной , которая позволяет переносить боль и бытовые неудобства намного легче, чем обычному бойцу/человеку. А не на каких то там супер-секретных техниках.

Так что занимайтесь своей физической формой , создавайте себе вескую мотивацию, и каноничный допрос , в рамках женевской конвенции вы либо выдержите полностью, либо расколетесь тогда, когда информация, которую вы можете дать, будет совершенно неактуальна.

Другой разговор, если речь идет о неконвенциональных методах ведения допроса

Любой человек, который понимает, что такое нормальный допрос , в ситуации, когда интересующаяся сторона не стеснена в средствах, вам скажет, что в данном случае факт того, что вы расколетесь — это вопрос времени. Причем временной диапазон, в котором вы все расскажете, будет очень небольшой.

Дело в том, что в подобных случаях целостность психики и организма человека не играет совершенно никакой роли для дознавателя . Ему нужна только информация. По большому счету, самый быстрый и простой вариант — это довести человека до состояния «Да дайте мне уже сдохнуть!! «

И не давать ему этого сделать. Причем не давать максимально неприятным и болезненным способом. Вопросы психологии тут, как правило, не затрагиваются. Ломать человека психологически долго, да и нет особых гарантий, что это сработает. Человек, которого сломали психологически, с большей степенью вероятности просто замкнется в себе и, возможно, поедет крышей. И добиться от него чего то внятного будет практически невозможно.

Так вот, есть два момента с неконвенциональными методами ведения допроса . И их надо понять для себя максимально быстро:

• После допроса меня убьют.
• После допроса меня не убьют.

После допроса меня убьют

По большому счету, если вы реально знаете что-то, что очень нужно противнику и может навредить вашим коллегам, то в плен и вовсе лучше не попадаться. Но уж если так случилось, то суицид станет самым простым выходом из ситуации. Особенно если понятно, что после допроса вам и так не жить. Другой момент, что времени на этот самый суицид скорее всего не дадут. Потому как обрабатывать начнут максимально быстро после захвата.

Вообще, хуже, чем экспресс-допрос в паре километров от места пленения (ага, прям в лесу на болоте ), ничего нет, так как колоть будут быстро и жестко. Начиная от изъятия ногтей из пальцев рук, а то и ног (а это куда как неприятнее, чем из рук ), заканчивая «светлячком» — это когда в головку МПХ вставляется спичка и поджигается.

Про нехитрые вещи, типа засыпания соли в раны, даже никто и не говорит. Кстати, засыпание пороха в раны, с последующим поджиганием не так распространено. Боль может оказаться настолько сильной (зависит от места ранения ), что может вызвать анафилактический шок и смерть. Вам то хорошо, а вот захватившим не очень.

Поэтому, если понятно, что после допроса вас выведут за сортир и пустят пулю в затылок, лучше проявите изобретательность и найдите способ самоубиться . Ибо опытный специалист даже из тела с отрезанными века и губами, опаленным до состояния угля ху..м и порванным березовым поленом анусом получит нужную информацию — говорить то этот огрызок все равно может. А предел боли, которую может вынести человек, можно узнать, только попав в такую ситуацию. В принципе, даже со сточенными напильником зубами и деснами человек может промычать именно то, что нужно, да еще так, что бы тот понял, о чем речь. Так что не тешьте себя иллюзиями, лучше самоубейтесь .

После допроса меня не убьют

Если же ситуация складывается таким образом, что после допроса вас оставляют в живых, значит это имеет смысл для захвативших. И скорее всего вы будете использованы либо для психологической обработки (см. американских летчиков, которых обрабатывали советские и вьетнамские спецы вплоть до суицидальных попыток от осознания того, что они творили ), либо для последующего обмена на кого-то ценного со стороны своих. И в этом случае отбивная, которая и на человека то уже не сильно походит, ценности не представляет.

Забудьте о кино. Свои прекрасно понимают, что инвалидом без зубов, части лица, пальцев и гениталий, вы очень вряд ли будете благодарны за спасение .

Так вот, если вам ясно, что вас хотят оставить в живых по итогам получения информации, и допрашивающие сами в принципе заинтересованы в том, что бы вы были максимально целыми, то тут появляются некоторые варианты.

В первую очередь, надо понять, каким образом на вас будут воздействовать в случае сопротивления допросу . Как это узнать? Да все просто — молчите. Как только критическая масса будет достигнута, к вам применят первые средства внушения. Опять же, это сигнал для вас. Если просто бьют, это не страшно, значит скорее всего еще раз, а то и два, точно так же будут бить. Это не страшно. Избиение, не преследующее цели забить насмерть, как правило, очень точное и рассчитанное по болевым ощущениям. Разве что случайно порвут селезенку, и вы благополучно сдохнете, так ничего и не сказав. Вобщем молчите, пока к вам применяют «первый уровень » физического воздействия .

Как только вас перестают бить и приносят клещи, время начинать говорить. Захлебываясь кровавыми соплями (а после грамотного мордобоя это несложно ), расскажите о себе, свое ФИО, где родились, кто родственники. Скорее всего, это вызовет реакцию одобрения. В любом наставлении по ведению допроса говорится о том, что главное — что бы «клиент » заговорил. Раз заговорил — значит готов к контакту. Это даст вам некоторое время на то, чтобы прийти в себя, оценить обстановку и собраться с силами. Тем более, что вас скорее всего начнут спрашивать в рамках заданных вами параметров. Про маму, про жену, про «ты ведь хочешь к ним вернуться «, про детей — «им ведь нужен отец «.

Плавно переходя на более актуальные вопросы типа:

• кто такой,
• где служишь,
• кто командир,
• какие цели и задачи.

Тут есть один момент — никто в реальности не предполагает вызвать у дознавателя понимание и сочувствие, дурных нема. Но если вы сначала начнете молчать на эти вопросы, а когда вас начнут снова бить (скорее всего все таки бить ), вы начнете завывая орать «я не могу! «, «мне нельзя! «, «я не предатель! «, то, скорее всего, это опять вызовет остановку в действиях и попытку с вами снова поговорить.

Поймите такую вещь — патологических садистов среди дознавателей мало. А профессиональных пытошников (то есть людей, которые ЗНАЮТ, как надо делать, чтобы человек говорил ), еще меньше. И совсем мало профессиональных пытошников-садистов . Почему? А у них очень высокая смертность допрашиваемых, увлекаются граждане.

Так вот, никакого удовольствия, скорее всего, все их действия им самим не приносят. Вы вообще своим молчанием вызываете у них раздражение — они тратят время тут на вас, вместо более приятного и полезного времяпровождения.

И если вы начнете стенать, что, дескать, вам нельзя говорить то, что от вас хотят узнать, то с большей степенью вероятности вас снова попытаются разговорить. Начнут объяснять, что в таких условиях это не предательство, что все ломаются, это только вопрос времени и той боли, которую вам придется вынести. Что они и сами не рады это все делать. А время то идет.

Ваша задача в данном случае начинать отвечать не с первого уровня вопросов, то есть не с тех, которые от вас хотят получить сразу. А с «нулевого», то есть вроде как и отвечаешь, и о себе, но не совсем то, что надо. И так на каждом этапе. Вас спрашивают об одном, а вы отвечаете на предыдущую группу вопросов, только более развернуто. Один хрен потом все равно ответите на все, что спросят. Но каждый этап у вас будет разбит и растянут на более продолжительно время, и у вас будут перерывы, в которые можно будет собраться с мыслями, а то и вовсе сознание потерять. В итоге от вас получат все, что вы бы и так сказали, но и вы будете целее, и время потянете куда более эффективно.

Что касается вранья. Или, умными словами — дезинформации

Во времена той же Великой Отечественной войны врать было проще, многие детали было тупо никак не проверить. Сейчас же, в наш век чудовищной информатизации, за полчаса о вас без каких либо слов с вашей стороны будет , поэтому врать надо очень осторожно, желательно имея в голове конкретную легенду для.

Дьявол — он в деталях, помните? Искаженные или неправильно указанные мелочи могут в итоге привести к совершенно ложной картине .

Так, например, сказать, что группой командует не майор, а капитан. Мелочь? Да. Но заставит тратить противника больше времени на проверку ваших данных. Или сказать, что в группе не 10, а 12 человек, а пулеметов не три, а один. Точно так же можно искажать мелкие детали, такие как время выхода, время нахождения «в поле «. Это и противнику усложняет задачу, и вам не так обидно, что вы впринципе рассказываете ему информацию, которую не надо рассказывать.

Самое главное — врать не нагло и не откровенно. Заветы доктора Геббельса хороши только при работе с массами, но не с человеком с профессионально уставшими глазами. Ну и да, принцип выдачи дезинформации точно такой же, как и в случае с правдивой информацией. То есть вас так же пытают, пиздят и клещами откусывают кусочки пальцев, но вы даете им неточную информацию.

Опять же, чувство своей хитрости резко поднимает мотивированность на выживание в таких случаях. Самое главное — помните, что если вас поймали на вранье, вам пиз..ец. Скорее всего целостность и здоровье вам на допросе сохранить не удастся, вся полученная информация будет проверяться максимально быстро, а вас в это время будут профилактически пиз..ить.

Важная ремарка:

Обратите внимание, что достаточно часто употребляются выражения типа «скорее всего » и «с большей степенью вероятности «, потому что сказать точно, что и как будет происходить, невозможно. Тут надо смотреть на то, как развивается ситуация вокруг. Универсальных рецептов нет, все равно каждый раз все по-другому, и собственно от того, насколько правильно вы оцените ситуацию, и будет зависит итоговый результат.

По поводу мотивации

Личная мотивированность — фактор очень важный. Пожалуй, не менее важный, чем . Общеизвестен факт, что работать с фанатиками сложнее всего. Во-первых, они очень жестко замотивированы на свою смерть, во-вторых, на преданность своему делу и своим братьям по джихаду. По большому счету, все эти разговоры и накрутка на тему «боевого братства » и «своих не бросаем » рассчитано на создание у бойца мотивации максимально долго молчать. Чтобы братьев не подставить, плюс уверенность того, что тебя не бросили, дает надежду, что придут и освободят.

Каким образом вы сами себе создадите мотивацию , это ваше дело. Если мы возьмем в пример какой-нибудь постапокалипсис , где вы живете со своей семьей небольшой общиной, то главной мотивацией для вас будет их жизнь и здоровье. И тут очень сильно играет роль то, насколько они РЕАЛЬНО вам дороги. Поэтому вопрос создания мотивации — это момент очень тонкий, и неоднозначный.

По поводу техник отключения сознания, и прочих вещей, рассчитанных на противодействие пыткам

Легенд и баек по этому поводу ходит дикое количество. А реальные техники закопаны под такими ДСП, что их и упоминать страшно. Причина этому очень простая — этим техникам не учат военных. Никаких. Потому что военных надо учить тому, как в плен не попадаться , и не расходовать ценное время на всякую фигню. Подобные техники рассчитаны на обучение сотрудников оперативной и агентурной разведки (желающие могут вообще ознакомиться с «Аквариумом» гражданина Резуна, дабы проникнуться всей мощью и суровостью советской разведывательной мойшыны ).

Поэтому сконцентрируемся на трех наиболее известных техниках, вокруг которых курсирует наибольшее количество слухов.

1. Про йогов, которые спят на гвоздях и питаются бритвами

Наиболее распространенный миф о том, что сотрудников разведки учат по техникам йогов, которые позволяют отключить ощущения тела . Насколько это реально в рамках подготовки — у меня лично возникают большие сомнения. Потому как сами йоги годами постигают эти истины. А готовить человека еще и по такой дисциплине — это сложно, учитывая сколько всего остального должен уметь сотрудник.

2. Про впадение в транс

Еще один из вариантов реагирования на внешнее воздействие на допросе — это впадение в транс. В принципе, такая же история, что и с техникой йогов. Да и опять же, научить человека впадать в такой транс, из которого его не выводит удар молотком по пальцу — это сколько времени на это уйдет?

3. Сделай мне больно, назови меня своей вещью

Речь о «дрессировке » определенного мазохизма.

То есть реакции на боль, выражающейся в акцентированном сексуальном возбуждении. Ну и за счет выброса серотонина в кровь — реагирование на боль как на источник положительных эмоций.

Байка конечно классная, но тоже вызывает большие сомнения. Хотя бы потому, что если в процессе избиения на допросе увидят эрекцию — «получите сапогом в эту самую эрекцию» . Причем так, что мгновенно станет не до секса. Да и опять же, пределы болевого удовольствия имеют очень четкие границы. Когда под ноготь запускают раскаленную спицу, очень сложно концентрироваться на сексуальном удовлетворении.

Еще раз напомню — речь не о реальных техниках, а «байках» и «легендах», которые крутятся вокруг этой темы. Ну и опять же, способов сделать человеку ОЧЕНЬ больно безумное количество. И типы боли будут очень разные. Ко всем не адаптироваться.

Ну и закроем тему разговором о возможных вариантах подготовки

Главный момент, который касается подготовки к допросам — это то, что человека можно подготовить только к поведению на конвенциональном допросе . По одной простой причине — во время обучения никто не будет отрезать курсанту палец или рвать рот.

То есть в задачу подготовки входит в основном тренировка устойчивости к физической и психологической усталости . Максимум, что могут сделать в рамках такого обучения — это лишать питья, еды и сна (в строго оговоренных границах ), создавать условия физического дискомфорта (постойте часа три у стены на коленях, упираясь в нее руками, с очень неудобно согнутой спиной, не имея возможности пошевелиться ). Максимум травм, которые могут наноситься в процессе обучения — это вывихи конечностей, разбитые носы, не более. Конечно, можно рассуждать о местах типа учебного центра ЦРУ «Фермы «, где курсантов трахают в жопу ржавыми паяльниками, но это уже сродни «городским легендам «, верить или не верить в которые дело личное. Я не верю.

Ну и второй момент связанный с подготовкой — создание мотивации . Но это уже вопрос, касающийся очень широкого спектра моментов, потому что мотивация зависит от очень многих факторов. Причем не только внутренних, но и внешних. А тут надо либо направленно накручивать человека, либо создавать искусственные факторы формирования этой самой мотивации .

Жаркий полдень. За автобусом, набитым журналистами и блогерами, тянется густой пыльный шлейф. Внезапно – автоматные очереди и крики: люди в масках перекрывают дорогу.

Без всяких любезностей мужчины с АК врываются в салон. Всего несколько мгновений — и напуганные пассажиры с мешками на головах и связанными руками лежат лицами в пол в проходе. Террористы начинают допрашивать своих жертв, гремят выстрелы, а из раций напавших доносится «Аллах акбар!». Для пущей убедительности – тяжелый армейский ботинок на спине: кожей чувствуется каждая бороздка на подошве.

Так многообещающе начался очередной, уже восьмой по счету «Военный дискурс» — семинар по экстремальной журналистике, устраиваемый Министерством обороны. Окунув гостей полигона «Берег» в воды реки Или и только после этого сняв с них мешки, «террористы» (на самом деле, конечно же, опытные инструкторы и бойцы спецназа) начали учить работников прессы хитростям выживания.

Самое страшное

Организаторы поставили перед собой непростую, но крайне важную задачу: научить журналистов не паниковать в стрессовых ситуациях и выбираться из них как минимум живыми. Жажда, голод, боязнь плена, темноты и незнакомой местности, агрессивная природная среда – извечные спутники тех, кто с камерой и диктофоном отправляются в горячие точки.

Перед началом похода инструкторы делятся опытом подготовки. Так, с собой необходимо иметь пару сменной обуви, комплект теплой одежды и, разумеется, аптечку для оказания первой помощи.

Из премудростей: ни одна лямка на рюкзаке не должна торчать и «кучерявиться», тяжелые вещи нужно укладывать на дно так, чтобы они не давили на спину, а даже банальные пластиковые бутылки желательно оборачивать в черный носок: пластик бликует при свете луны и в ночном переходе грозит сделать незадачливого хозяина жертвой не слишком добродушных террористов-душегубов. Соблюдение элементарных требований личной гигиены и вовсе не обсуждается, даже если «в походе все стерильно».

После краткого брифинга журналистов и блогеров на двух вертолетах забрасывают в зону высадки среди голой степи. При этом пилоты делают несколько витков над местностью, чтобы «клиенты» окончательно потеряли ориентацию в пространстве. После этого – 15-километровый марш по сопкам, крутые подъемы и не менее крутые спуски. Именно на них, кстати, и отдаешь должное совету про лямки – любой болтающийся кусок материи цепляется за колючие кусты.

Кстати, на весь суточный переход на человека выдается всего полтора литра воды. На жаре, в раскаленной степи. Пожалуй, это и есть основное испытание –

перебороть жажду, пить небольшими глотками и при этом продолжать идти с огромным рюкзаком

Без еды идти можно — без воды нет.

Впрочем, проблема с нехваткой воды все-таки решаема: влагу из реки (в данном случае – Или) можно отфильтровать с помощью подручных средств. Для этого у обычной пластиковой бутылки отрезается дно, под продырявленную пробку подкладывается платок или бинт, а внутрь слоями последовательно укладываются песок, перегоревшие древесные угли (или активированный уголь), мелкие камни и мох (либо вата или губка). Вода фильтруется и просачивается через крышку. Пахнет, конечно, дымком, но пить вполне можно – особенно если не полениться и прокипятить ее на костре. Существует и более простой способ – обеззараживающие воду таблетки, которые продаются в каждой аптеке.

После такой воды с вами точно ничего не случится: проверено на себе

Тем временем смеркается, а до места ночевки еще идти и идти. Последний участок пути проходит уже в темноте и тревожной тишине: люди измотаны и напуганы. Добавляет огонька хитро замаскированная засада, однако на сей раз «террористы» ограничиваются несколькими очередями из автоматов, намекая на свое незримое постоянное присутствие. Именно поэтому во время перехода инструкторы строго-настрого запрещают громко говорить, хрустеть ветками и включать фонари.

Спустя шесть изнурительных часов наконец дается команда разбивать лагерь. В качестве еды, кстати, армейский сухпаек – консервы, галеты и повидло. Все вполне съедобно и даже вкусно, но вот только есть почему-то совсем не хочется – видимо, так на организме сказывается стрессовая непривычная ситуация.

За воротами крепости

После ночевки на берегу Или и сбора палаток, спальных мешков и прочего имущества начинается финальный рывок – еще около пяти километров пути, сначала вверх по узкому ущелью, а затем вниз. На спуске миражом появляется средневековая восточная крепость-декорация, построенная для съемок фильма «Кочевники».

Кажется, что до нее уже рукой подать, но вновь гремят автоматные очереди. Опять засада. Люди в масках появляются на склонах ущелья и молниеносно отправляют журналистов в уже ставшее привычным положение – лицом в землю. Ни одного, в отличие от «Дискурсов», шанса убежать. Позже на это замечание один из организаторов улыбнется и скажет: «Мы тоже учимся».

Затем пленников грузят в армейский «КамАЗ», в пути знакомые «спецэффекты» в виде рвущих уши выстрелов в замкнутом пространстве, криков и затрещин.

Когда вооруженные люди завозят тебя в крепость, появляется недвусмысленное ощущение Ближнего Востока с его террором, бесконечными войнами и прочим «колоритом». Кажется, еще немного – и что-то пойдет не так, расстреляют по-настоящему.

Но тут после финальной «проверки на стрессоустойчивость» можно наконец выдохнуть – под аплодисменты инструкторов пленникам возвращают свободу, а бывшие пять минут назад злыми террористами бойцы спецназа улыбаются и с удовольствием фотографируются. Правда, не снимая масок.

В сухом остатке – два инсценированных, но до синяков и ссадин реалистичных захвата, серьезный марш-бросок с минимальным запасом воды и множество новых навыков выживания. К чести коллег, никто из них не паниковал и не устраивал истерик. Но после марша многие выглядели исхудалыми и абсолютно потерянными.

Зачем все это Министерству обороны? Ответ очевиден: ради безопасности самих работников СМИ. В экстремальной ситуации им придется надеяться только на себя и своих товарищей, однако бесценный опыт бойцов армейского спецназа, несомненно, повысит шансы на выживание каждого, кто прошел через «Военный дискурс».

Оговоримся сразу: речь пойдет только о взятии заложников террористами.

Правило 1 . Вор берет то, что плохо лежит, а террорист нападает на того, до кого может дотянуться. Поэтому не подставляйтесь -. воздержитесь от посещения регионов с богатыми террористическими «традициями». Вместо Кавказа проведите отпуск в Крыму, а вместо Алжира или Египта поезжайте в Португалию. Перед поездкой взгляните на карту: нет ли по соседству с местом назначения островка, откуда могут нагрянуть похитители, как это произошло в 2000 году в Малайзии, а в 2001-м на Филиппинах.

Приобретая путевку, полюбопытствуйте, случались ли нападения на туристов там, куда вы направляетесь. И другой немаловажный вопрос: как организована охрана курорта или, к примеру, дискотеки? Вероятно, отдых в хорошо охраняемом месте обойдется дороже. Однако вспомним, насколько бездарными оказались меры безопасности на Палаване, где в 2001-м в руки террористов угодил сам охранник. Похищение годом раньше отдыхающих в соседней Малайзии ничему не научило ни филиппинскую полицию, ни владельцев туристической фирмы.

Правило 2 . Наиболее опасными являются места скопления людей, особенно состоятельных, за которых можно получить гораздо больший выкуп. Самая эффективная и простая рекомендация: избегайте многолюдных мест. Конечно, если все дружно последуют такому совету, то мигом опустеют театры, цирки, рестораны и стадионы. Однако мы говорим сейчас не о рентабельности шоу-бизнеса или общепита, а о безопасности.

Менее всего подвергаются опасности пленения жители сельской местности и небольших городов, хотя и здесь есть многочисленные исключения: израильский Маалот, школа и электричка под нидерландским Бовенсмилде, наши Буденновск, Кизляр и село Первомайское, таиландский Ратбури, филиппинские Ламитан, а также и кокосовая плантация под Лантаваном…

Массовое скопление людей представляет также большой соблазн для террористов-смертников. Они с «удовольствием» подорвут себя на вокзале и стадионе, на дискотеке и народном гулянии, в ресторане и киноконцертном зале, в универсаме и метро, на ярмарке и международной выставке.

В ближайшие годы, пока терроризм еще весьма силен, следует поступать так: если есть возможность удержаться от посещения людного места - нужно удержаться. Например, израильтяне воздерживаются даже от посещения своих любимых кеньо"нов - громадных торговых центров (гипермаркетов).

Правило 3 . Если вы оказались в толпе (вокзал, рынок, метро…), не пробивайтесь в самую гущу, а держитесь на периферии, чтобы в случае опасности быстро дистанцироваться от происходящего.

Так, 20 ноября 1979 года в Мекке в наиболее выгодном положении оказались паломники, которые находились близ ворот комплекса мечети: едва поднялась стрельба, эти люди беспрепятственно выбежали наружу и спасли свои жизни. Находясь в людном месте, прикидывайте варианты подобного отступления. Скорее всего, вам никогда в жизни эти прикидки не пригодятся. Однако вероятность того, что вы угодите в заложники, будет меньше, чем у человека, который данное правило проигнорирует.

Правило 4. Передвижениям в городском общественном транспорте предпочитайте личный автомобиль. Что касается дальнего сообщения, то вероятность захвата поезда или самолета невысока: поезд террористам очень неудобно оборонять, а воздушные суда сопровождают вооруженные охранники. В непосредственной близости от «террористической» территории (Чечня, Палестинская автономия, юг Филиппин и т. д.) похищению чаще всего подвергаются автобусы.

В Колумбии состоятельные люди вообще избегают наземного транспорта, предпочитая даже на сравнительно небольшие расстояния перемещаться вертолетом, хотя и он, конечно, может быть сбит кокаиновой мафией (которая позиционирует себя как коммунистических партизан).

Правило 5. Будьте осторожны, подбирая на трассе «голосующих» автостопщиков. Они могут оказаться как «обычными» бандитами, так и террористами. Очаровательная блондинка с поднятой рукой на обочине может служить приманкой и иметь в кустах сообщников. В Израиле, например, никто даже не пытается ездить трёмпом: этим английским словом там называют автостоп (трёмп - бродяга).

Не раз сердобольный водитель бывал жестоко наказан: стоило остановиться, как его вместе с машиной захватывали террористы. Известны также случаи, когда палестинские арабы угоняли машину с желтыми израильскими номерами (в Палестинской автономии номера зеленого цвета) и подбирали «голосующего» на перекрестке солдата, после чего начинали шантажировать израильское правительство.

Правило 6. Хотя «профессиональный» захват заложников характеризуется длительной подготовкой, в первые мгновения теракта нередко возникает неразбериха, и появляется возможность скрыться. Однако действовать нужно молниеносно, пока террористы полностью не овладели ситуацией. Вспомним хотя бы, как спасся, сломав ногу, соавтор «Норд-Оста» Алексей Иващенко.

Случалось, что отчаянно смелые люди выхватывали огнестрельное оружие из рук террористов, но не знали, как им распорядиться. Террористы же склонны избавляться от самых смелых как можно быстрее. Поэтому если заложник не видит шанса на успешный побег и не умеет обращаться с оружием, следует вести себя во время захвата покорно, выполняя основные требования похитителей.

Нельзя забывать, что ранение или болезнь значительно уменьшают шансы заложника на спасение: вместо лечения террористам проще пристрелить пленника. В 1985 году в Бейруте из четверых советских заложников при захвате был расстрелян именно раненый Аркадий Катков. Поэтому не следует раздражать террористов, «напрашиваясь» на физическую расправу. Наоборот, послушание может привести к некоторому улучшению условий содержания.

Правило 7. Избиения и пытки в отношении заложников не очень типичны. Они случаются, когда среди членов банды оказывается садист или когда заложник, по мнению похитителей, располагает ценной информацией. Однако зачастую террористы снимают стресс наркотиками и алкоголем, что не сулит заложнику ничего хорошего. Вот почему желательно быстро создать психологический портрет каждого из бандитов, чтобы знать, к кому можно обращаться с вопросами и просьбами.

В любом случае похитители должны видеть в заложнике если не союзника, то по крайней мере того, кто страстно заинтересован в выполнении их требований. Если террористы предлагают заложнику написать слезное послание властям, от этого нельзя отказываться из боязни испортить себе репутацию. Люди на воле прекрасно понимают, что такое послание не является добровольным. Сегодня никто не осуждает бывших заложников «Норд-Оста» за то, что они призывали вывести войска из Чечни.

Правило 8. Основными угрозами здоровью в плену являются недоедание, недоброкачественная пища или вода, а также холод и гиподинамия. В 1976 году в Уганде отравились все заложники, за исключением иудейских ортодоксов, которые отказывались от мяса. Лучше поголодать, чем страдать потом от болезни, да еще раздражать этим своих похитителей.

В 1997-м Северная Осетия выкупила у чеченцев Шмидта Дзоблаева, представителя президента Ельцина. Восемь месяцев этот человек провел главным образом сидя и поначалу с трудом мог ходить. Чтобы не атрофировались мышцы, не нарушилось кровообращение, дыхание и пищеварение, нужно несколько раз в сутки стараться разминать поочередно разные группы мышц хотя бы по несколько минут. Эти же упражнения помогут согреться и чуть отвлекут от невеселых дум.

Правило 9. Террористы отсекают заложника от СМИ и зачастую лишают его даже наручных часов. Чтобы не запаниковать или не впасть в апатию, необходимо придумать себе «долгоиграющие» занятия. В зависимости от обстановки это могут быть чтение, декламация стихов, рисование, карты, разгадывание или составление кроссвордов, решение математических задач и т. п. В общем, мозг должен быть максимально загружен.

Но прежде всего нельзя выпасть из контекста реального времени: необходимо вести календарь. Если в помещении отсутствуют окна, представление о времени суток придется получать косвенным путем, и в частности по поведению похитителей. Размеры порций подаваемой еды иногда помогут предположить завтрак, обед или ужин. Исчезновение доносившегося с автострады шума может свидетельствовать о наступлении ночи, петушиный крик укажет на рассвет и так далее.

Правило 10. В любом случае нужно верить в скорый благополучный исход: вас ищут, за вас уплатят выкуп, вас обязательно спасут. Вспомним, что в 1976 году Израиль умудрился почти без потерь освободить своих граждан во враждебной Уганде, за 4000 км от дома. Спустя год с небольшим ФРГ вызволила своих детей, женщин и мужчин за 6000 км от дома - в далеко не дружественном Сомали.

Кроме того, читатель знает о захватах заложников в перуанской Лиме и таиландском Ратбури. Тогда в роли террористов выступали неопытные подростки, которые довольно мило обращались со своими пленниками и проморгали штурм.

Правило 11. В период подготовки штурма место содержания заложника обычно находится на прослушивании. Кое-какая информация окажется очень полезной для освобождающих. В разговоре с похитителями можно попытаться передать ее: «Вас же пять человек, неужели вы думаете, что я сбегу?» Так штурмовая группа узнает численность банды.

Или можно воскликнуть: «Вам хорошо в тулупах, а я в своем пальто совсем замерз». Так жертва даст знать, в кого при штурме не следует стрелять. Фраза «Вы тут веселитесь, а мне каково!» может сообщать о пьянстве бандитов и потери ими бдительности. Вспомните находчивость Луиса Джамперти: этот отставной перуанский полковник, находясь в плену, не сложил руки, не спасовал, но действовал по-настоящему творчески, изобретательно.

Правило 12. Разумеется, каждый заложник мечтает о бегстве, однако отважиться на побег стоит лишь при существовании очень высокой вероятности успеха. Иначе похитители не только сурово расправятся с беглецом, но вдобавок усилят охрану, не оставив шанса остальным.

А вот занимать ум планированием побега - чрезвычайно полезное занятие. Ведь когда много думаешь, появляются мысли; иными словами, глубокое, сосредоточенное размышление может порой привести к выходу даже из безнадежного, казалось бы, положения.

Правило 13 . При всякой возможности в плену необходимо запасать продукты и воду. Получив выкуп, бандиты нередко просто исчезают, предоставляя жертву самой себе. В запертой темнице можно погибнуть от жажды и голода, не дождавшись освободителей. Выкуп мы трактуем здесь расширительно: это могут быть деньги, освобождение из тюрем боевиков и даже проведение социально-политических реформ в стране.

Порой требования носят анекдотический характер, хотя заложникам вовсе не до смеха. Однажды в Аргентине жизнь заложников была спасена раздачей беднякам бесплатных продуктов питания, а в Колумбии террористы как-то раз добились повышения зарплаты на одной-единственной фабрике. Так или иначе, твердое обещание выкупа является гарантией жизни заложников.

Правило 14. Момент силового освобождения является критическим для заложника. Террористы напоследок могут выместить зло неудачи на своих пленниках. Но еще опаснее, если спецназ спутает заложника с террористом: это - верная смерть. От заложника требуется как можно меньше высовываться под пули и ни в коем случае не брать в руки оружие похитителей.

С началом штурма нужно упасть на пол лицом вниз и расставить в стороны руки с открытыми ладонями, чтобы освободители не заподозрили припрятанного оружия. Террористы нередко пытаются укрыться среди заложников, поэтому нужно быть готовым к довольно грубому обращению со стороны освобождающих - наручники, пинки, личный досмотр… При этом следует громко повторять свое имя, однако ни в коем случае не протестовать: нервы бойцов в ходе смертельно опасной для них операции напряжены до предела…

Правило 15. Дамы и господа! Все описанные в этой книге захваты заложников были тщательно подготовлены, продуманы, обеспечены. Сообщники террористов заранее посещали места будущих терактов, а иногда даже запасали там оружие с боеприпасами. Поэтому проявляйте бдительность и наблюдательность. Обращайте внимание на необычное поведение посторонних и вообще всевозможные странности.

ВЫЖИВШИЙ В ПЛЕНУ
Особая стезя выпала на долю Лифантьевых - отец тянул лямку на царской каторге, сыну пришлось побывать в фашистском плену. Но всегда в этой семье любили песню. И сегодня Александр Лифантьев, несмотря на возраст (ему 89 лет), продолжает петь в Канском городском хоре ветеранов.

Родом Александр из Иркутской области. Семья была большая - шесть братьев и сестра. В 1938 году, отслужив в армии, Александр поступил в училище связи и по его окончании стал работать радистом у лесосплавщиков.

Грянула Великая Отечественная война. Александра призвали в артиллерию. В качестве радиста-корректировщика он принимал участие во многих боях. А за операцию на Орловско-Курской дуге был награжден медалью "За боевые заслуги". Рядовому получить такую медаль в середине войны было не просто.

Надо сказать, что до лета 1944 года военная судьба Александра Лифантьева складывалась сравнительно удачно. В окружения не попадал. Тяжёлых ранений не получал. В каждом бою погибали его товарищи, а его словно берёг ангел-хранитель. Но везло, наверное, потому, что на фронт попал не зелёным юнцом. Не раз и не два приходилось наблюдать печальную статистику: прибывало пополнение и после первого же боя гибли наиболее молодые и менее опытные, а старые обстрелянные бойцы порой выходили целыми, казалось бы, из безвыходных ситуаций.

Но во время широкомасштабной операции "Багратион", проходившей на территории Белоруссии, смерть приблизилась к нему совсем близко. Одно из подразделений роты, где он служил, попало в окружение. Командир попросил разрешения у вышестоящего начальства пробиться к окруженцам и установить связь. Такое разрешение было получено. Взяв с собой двух радистов, одним из которых был Александр Лифантьев, рота вступила в бой. Пробились под покровом ночи, окопались. Но ранним утром немцы начали обстрел. Многие были ранены. Когда обстрел закончился и наступила тишина, Александр попытался настроить рацию. И вдруг за спиной у себя услышал: "Хенде хох!"

Его и ещё нескольких бойцов вывели к деревне. С этого дня жизнь для них стала подобной полуживотному состоянию. Главными и почти единственными чувствами теперь стали голод, страх, холод, боль. Первые, наиболее яркие картины плена. Их, одетых в советскую форму, подгоняют к какому-то селу, а навстречу им бросается женщина с криком: "Родненькие! Наши!" Местное население со дня на день ждало своих освободителей. Женщина ошиблась. И ошибка ей стоила жизни, конвоир в упор застрелил её из автомата.

Вскоре группу пристроили к колонне пленных и погнали через Польшу в Германию. На ночь загоняли в обустроенные наспех загоны с вышками, обнесённые колючей проволокой. Кормили жидкой, кое-как приготовленной баландой, налитой в большие деревянные колоды, поставленные на землю. Новые условия существования диктовали свои потребности. Нужно было приспосабливаться. По пути Александр натолкнулся на кусок разодранной овчины. Во время ночёвок сшил себе примитивные, зато тёплые большие рукавицы по локоть. Ложась спать, он клал одну рукавицу под голову, а другой накрывался. Позднее, когда пришли осенние и зимние холода, эти рукавицы, можно сказать, ему жизнь спасли.

Довелось Александру Лифантьеву побывать в нескольких концентрационных лагерях в Германии и Норвегии, где любой труд для истощённых людей был крайне тяжёл. Он добывал руду, дробил камень. Под Нарвиком работал в похоронной команде по перезахоронению трупов немецких солдат, около пяти лет пролежавших в земле после оккупации Норвегии Германией. Его и других военнопленных приглашали записываться в армию Власова, привлекая хорошим полноценным питанием и комфортными условиями быта. Но он отказался. Сегодня причины этого своего поступка Александр Иосифович поясняет просто, без напускного геройства: "Я подумал, у меня пять братьев и все в Красной Армии. Что же мне было идти воевать против них?"

Фронт приближался. Советские самолёты совершали налёты на портовые доки, которые находились неподалёку от их лагеря. Однажды во время налёта с одной из вышек стали стрелять по самолётам. Кто-то из лётчиков ответил. Очередь прошила крышу барака и убила нескольких наших пленных.

Известие о победе пришло неожиданно. Утром, 10 мая, никто не пришёл, чтобы вывести пленных из бараков на работу. И вот вбежал один из полицаев и известил, что война закончилась. На следующий день прибыли представители держав-победительниц. Пленным официально объявили, что они свободны, что с этого дня им будет выдаваться солдатская норма питания, больные получат медицинскую помощь и в ближайшие дни для них будет организована депортация на Родину.

Начались дни ожидания. Бывшие пленные группами ездили за 20 километров в Нарвик. Гуляли по городу. Ходили в горы на место уничтоженного нацистами лагеря смерти, куда, по слухам, должны были переправить и их. В этом лагере о заключённых напоминали только насыпанные бугры над траншеями, куда наспех прятали трупы.

Александр Иосифович уехал на Родину третьим эшелоном. На границе всем бывшим пленным была устроена проверка. Но он прошёл её без труда. Во-первых, нашлись три свидетеля, которые подтвердили его безупречное поведение во время плена; а во-вторых, в лагере он сумел сохранить свою медаль "За боевые заслуги". И вот ведь незадача - в плену, рискуя жизнью, он эту медаль сохранил, а в мирное время дал внучке похвастать перед ребятами во дворе, там старшие мальчишки эту медаль с неё и сорвали.

В фильтровочном лагере на границе, проходя медицинскую комиссию, Александр Лифантьев впервые после лагеря встал на весы. Результат его ошеломил - 38 килограммов! И это после нескольких недель нормального питания.

Получив документы, он выехал в Канск, где жили родственники. Сегодня Александр Лифантьев пенсионер. Увлечённость любимым делом, хоровым пением, придаёт ветерану жизненные силы. Вот только берёт его порой обида. Прослышал он как-то, что своим бывшим узникам Германия выплачивает компенсацию. Но когда он, вполне справедливо считая себя пострадавшей стороной, обратился по инстанциям, ему объяснили, что компенсация распространяется только на гражданское население, а он был военнопленным и ему ничего не полагается.

На мой вопрос, пели ли они в концлагере, улыбнулся наивности: "Нет, в лагере было не до песен!" И только когда пришла Победа, родилась у них там, в среде бывших заключённых, песня, как плач о пережитом:

Вот сейчас расскажу вам, родные,

Как жилось нам в плену в лагерях.

За баландою в очередь шли мы,

Еле двигали ноги свои.

Кто не мог - тот из сил выбивался,

Наземь падал, как скошенный сноп.

Полицаи его добивали.

Умер - вечная память ему!